Ведьмин Кут - Елена Воздвиженская

шум стоит. Тут окно в избе отворилось, и выглянула из него заспанная бабка Матрёна, она, сощурившись, пригляделась, а после и прикрикнула:

– Чавой-то вы тут расшумелись? А ну, идите прочь, ишшо чего доброго водяниху мне к дому привадите! Эва, русальна неделя нынче на дворе. Идите в друго место балагурить.

Ребята притихли, а бабка, поплевав три раза за окно, пробурчала под нос:

– Хрен да полынь, плюнь да покинь.

После захлопнула створки и задёрнула вышитую занавеску.

– А чего это она про водяниху какую-то толкует? – спросила Ташка.

– Знамо дело, про какую, ту, что в колодце чёртовом водится, – ответила ей Паранья.

– Да ведь то байки старухины, – рассмеялась та, – Сказки одни.

– Сказки – не сказки, а отец мой ту водяниху видал раз, – подала голос Дуняша, – Вот послушайте. Возвращался он из соседних Лужков, от кума, а ночь была лунная. Ну, выпили они, конечно, в гостях-то, и лень ему стало сворачивать с дороги из-за колодца этого, да крюк делать, он и пошёл прямо. И как с колодцем поравнялся, слышит голосок тонёхонький, то ли поёт кто-то, то ли плачет. Он прислушался. Думает, нешто из наших баб кто припозднился? А после видит – а у колодца журавель целёхонек, и стоит у колодца девушка, журавель тот наклоняет, да ведром воду черпает из колодца, а вода-то не набирается. Вот диво. Тятя уже, было, подойти хотел, но тут и заприметил, что девица та вся как есть прозрачная, лунный свет сквозь неё проходит, будто соткана она из тумана зыбкого, руки тоненькие, волосы длинные, сарафанчик зелёненький, а в косе лента красная. Ночь лунная была, тятя всё-превсё разглядел. А как разглядел, так и бросился бежать вон.

– И не приходила к нему после водяница-то? – девки слушали Дуняшу, как заворожённые, не сводя с неё глаз, и забыв про семечки.

– Нет, не приходила. Он ведь главное условие соблюл!

– Эт какое же?

– Он в глаза ей не смотрел!

– Эва как, – протянули девки.

– Да, – заговорщически шепнула Дуняша, – Иначе бы всё, конец, точно говорю.

– А что это там бабка Матрёна сейчас наплела про полынь? – спросила крохотная росточком Алёнка, – Спросонья что ли сбрендила.

– Ничего не спросонья, – важно ответил Николай, – Мой дед говорил, что русалки-то очень той полыни боятся, так что бабка Матрёна не зря про неё помянула.

– Вон что, – ответили девчата, – Так что же выходит, ежели полыни надрать, да с собою взять, то не пристанет водяница? А может нам сходить к колодцу и поглядеть на неё? Шибко любопытно.

– Тьфу на вас, – отмахнулся Николай, – Ишшо чего придумали, вертихвостки! Нечего туда ходить. Дурное дело нехитрое. А ну как после в деревню она повадится? Нет уж, пущай себе у своего колодца сидит.

– Николаша, – спросила Ташка, – А как же полынь от водяницы защитит?

– Дед баял, что можно венок из неё сплести, или в карман пучок небольшой положить, а то и вовсе подмышки травой намазать.

– Ну, тут двух зайцев можно убить разом, – засмеялись парни, – И смердить не будешь, как козёл душной, и от нечисти убережёшься!

– Ой, всё бы вам зубоскалить, – отмахнулась Алёнка, – А вот я бы поглядела на русалку-то…

– И не вздумай, – сказал Николай, – И вообще, по домам пора, засиделись мы нынче, завтра на работу вставать по заре.

– И, правда, по домам пора, – согласились остальные, и ребята стали расходиться каждый в свою сторону.

Игнат тоже домой отправился, распрощался с товарищами, да пошёл по тропке, что меж огородов петляла. Месяц ясный ярко светит, каждую травинку разглядеть можно, кругом травами да цветами полуночными пахнет душисто, мотыльки ночные порхают, свежо… Вроде бы спит мир, а всё же не тиха ночь, изредка собаки во дворах друг с другом перелаиваются, рыба в реке всплёскивает, филин в лесу ухает. Вдруг птица ночная где-то далёко вскрикнула, протяжно, тоскливо, и стихло всё разом, словно одеялом пышным накрыли мир. Такая тишина настала, что Игнат на месте встал и замер, не поймёт ничего, показалось ему, что оглох он. Покрутил головой туда-сюда, и слышит вдруг – поёт кто-то. Удивился Игнат, прислушался, пошёл на голос тот. Идёт, а кругом туман клубится-стелется понизу, и откуда только взялся? И постукивает кто-то, ровно коготком скребёт по дереву. Шёл-шёл Игнат и вывел его голосок к околице. Смотрит парень, а он уже у самой крайней избы стоит, туман кругом, как молоко, а впереди, там, где колодец, светлым-светло, месяц над самой полянкой застыл, освещает ярко и как днём всё видать. Игнат ближе подошёл, любопытно ему сделалось, разговор нынешний в голове возник.

– Нешто водяница поёт? – думает, – Пойти что ли, глянуть одним глазком? То-то будет, что нашим завтра рассказать.

Как задумал, так и сделал.

Ближе подобрался и видит – девица стоит у колодца. Красивая такая, ладная. Коса у неё до земли, в косе лента алая. Сарафанчик на ей зелёненькой. В руках ведро держит, а сама всё причитает о чём-то. Поднял глаза Игнат, а у колодца журавель целёхонек, и сам-то сруб ровно новенький стоит. Он ближе подошёл. Тут девица причитать перестала, и на Игната глаза подняла, так и обмер он.

– Ну, всё, – думает, – Пропал я теперь. Ведь говорила Дуняшка, что нельзя ей в глаза глядеть. И полыни-то, дурак, не надрал. Эх-х-х. Пропала моя душенька. Буду теперь вон вместе с нею у колодца бродить веки вечные, да стенать, как душа неприкаянная. Хотя девица-то ничего так, гожая, с такой и остаться не грех.

А девица стоит, глядит, и рукой его к себе манит.

– Была – не была, чего уж теперь, – решил Игнат и к девице пошёл.

– Чего тебе? – спрашивает, а сам любуется, девица красивая, вот бы в жёны ему такую.

– Помоги мне, добрый человек, – просит та, а голосок у неё звенит, как колокольчик полевой иль ручеёк лесной.

– Ага, как же, я тебе подсоблю, а ты меня в колодец свой утянешь! Нашла дурака!

– Вот ещё, сдался ты мне, – подбоченилась девица.

– А чего же тогда? – подивился Игнат, – Ведь ты водяница!

– Водяница, и что с того, – вздохнула девица, – Маменька меня прокляла при жизни моей, а как померла я, так и стала русалкою. Доля моя такая.

– Отчего же прокляла она тебя? – жалко стало Игнату красавицу.

– Не хотела я замуж идти за старого да богатого, что ко мне сватался. А любила я Петрушеньку своего, больше жизни любила, да маменька моя против была. Прокляла она меня, – опустила лицо девица.

– Да отчего же ты померла-то, красавица? – спросил Игнат.

– Утопла, знамо…

– Да-а, – протянул Игнат и почесал в затылке, – Да чем же я тебе помогу-то?

– Мне водицы из этого колодца достать надобно, непростая она.

– И на что она тебе?

– Коли я той водою умоюсь, да напьюсь её, так душа моя покой обретёт. Проклятье с души моей спадёт.

– Да ить ту воду ведьмы берут, знать плохая она!

– Никаких ведьм тут сроду не было, – рассмеялась девица, – Выдумали всё люди, язык-то он без костей, чего только не намелет. А колодец этот божий человек поставил, что жил здесь давным-давно. Вода эта силу имеет, а люди и не ведают о том. Сторонятся этого места, хоронятся.

– Вон оно что, – протянул Игнат.

– Помоги ты мне, набери воды, – взмолилась девица, – Не даёт мне проклятье родительское воды набрать. Нет мне покоя. Устала я.

– Отчего ж не помочь, коли такое дело, да смогу ли, – усомнился Игнат.

– Сможешь, сможешь, – обрадовалась девица, – Держи ведро-то.

Взял Игнат ведро, перекрестился, к журавелю его приспособил, склонился над срубом, и зачерпнул водицы чудесной. А как ведро наверх поднял, так и вздрогнул – вода в ведре звёздами светится, будто небо само в том ведре колышется.

Припала девица к ведру, зачерпнула полную пригоршню, плеснула себе в лицо, после напилась жадно, и улыбнулась:

– Спасибо тебе, Игнат, добрый человек! Пусть тебе добро твоё стократ возвратится и пусть то, о чём ты думаешь, сбудется.

Смутился Игнат,